Надежда, 60 - 17 апреля 2014 19:53

Против нашего дома был огромный дом, занимающий квартал, от ул. Разъезжей до следующей улицы. В этот дом попали бомбы, он горел, как факел целую неделю. Пожарные машины его тушили, но безуспешно, он сгорел, но там много осталось несгоревшей древесины. Взять её было трудно, т.к. люди были истощены и опасно из-за того, что в любой момент могли обрушиться перекрытия и лестницы. Мы с мамой каждый день ходили туда за дровами. Она отбивала топором недогоревшие: перила, рамы, подоконники, сбрасывала их вниз, а я, что мог, таскал через улицу домой. В сгоревшем доме на лестницах, лестничных площадках сидели, лежали, чёрные сгоревшие, обледенелые от воды из пожарных шлангов трупы. Я с начало боялся мимо них ходить, но потом привык, они ведь не шевелились.

Потом сирена выла так часто, что уже не было сил спускаться в это бомбоубежище. Мама размещала нас в стенном шкафу. Он был встроен в капитальную стену - был обширным, вместительным, с широкими полками. Мы лежали в темноте с Любой и обсуждали любимую книгу, по которой научились читать в наши 4 года, - "Мифы древней Греции". В ней описывались приключения Язона и Геракла.

Одной из причин, по которой мы выжили, была старая дореволюционная привычка бабушки всегда делать припасы дров и продуктов к зиме. Весь стенной шкаф был забит крупами, макаронами, сахаром... Однако скоро все это было съедено. Нас было много - прадедушка Николай Иванович (он скоро умер), бабушка с дедушкой, мама, работавшая в биохимической лаборатории детской больницы, и папа. Он был ученым-химиком, придумал способ делать техническую сою пригодной для употребления в пищу. Этим своим изобретением он спас много жизней. Порой папа приносил нам комки этой сои прямо в карманах рабочего халата.

Время шло, еда кончалась. Мы ходили со старшей сестрой в Таврический сад собирать для супа крапиву и лебеду. В качестве антицинготного средства пили воду, настоянную на сосновых иголках. Мама нашила нам с внутренней стороны ватников белые тряпочки с указанием имени, фамилии и адреса. Если бы мы попали под бомбежку, по этим данным нас можно было опознать.

Когда у дедушки был день рождения, бабушка сделала торт из столярного клея. Хорошо помню свет фитиля, плававшего в керосиновой баночке, таинственные тени, пляшущие по стенам, и подобный желе круглый торт, разрезанный на дольки.

Нашего ангорского кота мы выменяли в булочной на батон белого хлеба. Тогда уже многие съели своих котов, но мы не могли этого сделать. Кот должен был уничтожать крыс в булочной. Может быть, его там все-таки съели. Кстати, мы тоже ловили крыс. За них, если мне не изменяет память, платили по 15 копеек.

Помню, было очень холодно, окна были забиты фанерой, мы все сгрудились в дальней от улицы комнате. Мама иногда читала нам вслух французские книги, переводя с листа. Отец заболел двухсторонним воспалением легких - лежал в углу комнаты, лицо было почерневшим и исхудалым. Его сослуживец принес пузырек рыбьего жира. Мама потом говорила, что он этим спас нас, детей. Мы уже доходили. Я попал в больницу, кожа сходила с коленей.

На Марсовом поле у нас была своя грядка, однажды мама принесла мне завернутую в комок бумаги и целлофана целую морковку!.. А еще в больнице давали конусообразные булочки из казеинового клея, румяные, чуть пригорелые. Вкусные они были - до безумия!

Мама отправляла нас на обход дома, мы смотрели - не просвечивается ли где свет в окнах. Если свет просвечивался, мы с сестрой по очереди свистели. Мама нам давала черный свисток с горошиной внутри, и если занавеска или штора закрывалась, значит, нас услышали.

22 июня в 13 часов 25 минут по радиотрансляционной сети Ленинграда было передано сообщение о введении в городе "угрожаемого положения" и объявлено о светомаскировке, к которой мы уже привыкли зимой 1939/1940 г., когда шла война с Финляндией, и нас это не удивило, а вот заклеивать окна бумажными полосами крест-накрест было новостью. Объясняли, что это, якобы, спасёт стекла от ударной волны при взрыве бомбы. Как показала практика, все стекла вылетели при первых же бомбёжках. Улицы и дворы были усыпаны осколками, и никто больше не пытался стеклить окна до самого конца войны.

23 июня было приказано начать сооружать во всех районах города простейшие укрытия для населения в парках и садах, так называемые щели - траншеи. Сооружать щели должны были сами жители.
Наш участок работ находился как раз напротив дома в парке Ленина, (теперь ему вернули историческое название - Александровский парк), рядом с общественным туалетом , сейчас примерно на этом месте располагается станция метро "Горьковская".
Разметку произвели сапёры, а потом наступил черёд жителей ближайших домов.
Взрослые получили лопаты и топоры, а нам, подросткам и детям, оставалось ждать, когда кто-нибудь из взрослых устанет, и взять у них освободившийся инструмент. Мне достался топор, который я уже не отдавал никому.
Так как строительство траншеи велось между деревьями и кустами, приходилось перерубать многочисленные корни, которые мешали копать. Как только слышалось: "Топор!", я бежал на зов и рубил корни; я был доволен, что принимаю участие в общей работе, хотя никто ещё не понимал до конца, какая беда обрушилась на нас.
Работа шла бойко. Щели выкопали к концу дня в полный профиль, а на другой день начались отделочные работы. Земляные стенки укреплялись деревянными стойками и обшивалась досками. Вдоль стенок были устроены лавки для сидения. Траншея перекрывалась накатом из брёвен и засыпалась землей. На поворотах через 20-25 м, а траншея шла зигзагом по всему парку, устраивались входы, устанавливались двери. Ограда парка во многих местах была снята - для удобства и быстроты подхода к щелям.

• 
• 
•