Надежда, 60 - 21 апреля 2014 18:13

Люди умирали. Хоронить их было некому. Умерших, завёрнутых в простыню или одеяло, выносили на лестничную площадку или во двор и оставляли там. У кого были силы, несли труп в парк и клали в одну из щелей-траншей, которые мы летом готовили для укрытия населения, а теперь они пригодились для захоронения. Была надежда, что потом людей перезахоронят, но жизнь распорядилась по-своему. Зима была лютая, дров не хватало, рубить деревья в парках и садах у ленинградцев рука не поднималась. И вот предприимчивые и догадливые люди стали разбирать перекрытия щелей, ведь там под земляной засыпкой были положены хорошие круглые бревна. Бревна вытаскивали, земля обрушивалась и засыпала трупы навсегда. Вряд ли потом кто-нибудь стал раскапывать эти братские могилы в парке. Об этом уже мало кто помнит.

Наступала весна. Стали таять сталактиты нечистот, усилился запах от разлагающихся трупов, которые лежали в подвалах, парках и садах. Было объявлено о массовой уборке снега и очистке города от нечистот. Все, кто мог, вышли на улицы и во дворы. Ломами, которые могли поднять лишь сильные и крепкие люди, а часто вдвоём, долбили груды смерзшихся нечистот. Грузили глыбы на машины или грузовой трамвай, который вновь начал работать с середины апреля, или просто на листы фанеры и отвозили к местам свалки, а чистый снег - прямо в парки и к берегам рек и каналов.

В один из теплых летних дней за нами пришла грузовая машина-полуторка "ГАЗ-АА". Нас отвезли на Финляндский вокзал, где после регистрации выдали эвакопаёк на несколько дней, в том числе пшённую кашу с кокосовым маслом. Бабушка не позволила нам сразу много съесть и это спасло нам жизнь. Некоторые набросились на еду и сразу всё съели. Окончилось это печально. Ещё не доехав до Ладоги, а ехали мы три дня из-за бомбёжек, у них начался кровавый понос и в страшных мучениях умирали. Их выносили из вагонов и оставляли трупы прямо у полотна. Для нас всё кончилось хорошо. Мы выжили и благополучно, через 28 дней доехали до места назначения.

Однажды перед спектаклем на сцену вышел директор театра и громким голосом предупредил детей: "Я вижу тут много школьников и хочу предупредить, что сейчас вы увидите спектакль про оккупацию, в котором действуют немцы, фашисты. На самом деле это не немцы, а артисты.". Накануне был случай: ребята бросили камень в одного артиста, который играл немецкого полковника, и пробили ему голову.

Порой в городе разбрасывали фашистские листовки. Были и пораженческие настроения. Некоторые дети говорили: "Хорошо, придут немцы - будут пирожные давать", но таких было немного.

Один из первых снарядов, которые немцы выпустили по Колпино, попал в наш дом на улице Труда. Осколком снаряда моей бабушке оторвало руку, а дяде повредило ногу. Из-за ранения его не взяли на фронт, и он ушел в партизаны.
Бабушка и дедушка (он работал в госпитале) выходили меня, помогли выжить. В Колпино у нас был сад, и бабушка перед войной наварила очень много варенья - вишневого, смородинового, еще какого-то. Она его взяла в Ленинград, банки составила на шкаф в кладовочку. Бывало, я залезу туда, одну ложечку вареньица съем и обратно поставлю..
Когда горели Бадаевские склады, мы с бабушкой с Гороховой ходили на Киевскую улицу и собирали там по канавам землю, пропитанную сахаром, который высыпался из мешков и расплавился от пожара. Жженый сахар бабушка размачивала в воде, процеживала его, отделяя от земли, и мы пили это, как чай.
Вообще бабушка замечательно умела управляться с хозяйством даже с одной рукой: шила и готовила. Летом мы с дедушкой ходили на Лебяжью канавку, ловили рыбку колюшку. Бабушка пропускала ее через мясорубку и стряпала рыбные котлетки с лебедой.

Из всей нашей густонаселенной коммуналки в блокаду нас осталось трое - я, мама и соседка, образованнейшая, интеллигентнейшая Варвара Ивановна.
Когда наступили самые тяжелые времена, у Варвары Ивановны от голода помутился рассудок. Каждый вечер она караулила мою маму с работы на общей кухне. "Зиночка, - спрашивала она ее, - наверное, мясо у ребеночка вкусное, а косточки сладенькие?"
Мама, уходя на работу, запирала дверь на все замки. Говорила: "Люся! Не смей открывать Варваре Ивановне! Что бы она тебе ни обещала!"
После маминого ухода за дверью раздавался тихий вкрадчивый голос соседки: "Люсенька, открой мне, пожалуйста!"
Даже если бы я в конце концов поддалась на уговоры и решила открыть, сделать это все равно не смогла бы. У меня просто не было сил встать с кровати.

Весна 42-го подарила Надежду. Открылись многие школы. А главное - бани! Мылись все вместе: и женщины, и мужчины, и дети. По бане ходили живые скелеты, мне кажется, мы друг друга даже не замечали. Нам всем выдали по малюсенькому кусочку мыла, мы были счастливы.
Весной 42-го все жители Ленинграда, кто на ногах, вышли чистить город. Мама вывела меня, 8-летнюю девочку, на улицу. Я до этого из-за крайнего истощения не вставала с постели полгода.
Помню, как сидела на мешках песком, которыми во время бомбежек закрывали окна магазинов, и не могла понять, чем пахнет. В Ленинграде тогда был такой незнакомый, страшный запах. А мама сказала, что так пахнут трупы людей.
Потом я увидела, что из сугроба, рядом с которым сидела, видны чьи-то руки, ноги. И ягодицы, из которых вырезано мясо...

Мамина подруга тетя Аня спрятала труп мужа в домашнем диване. Он пролежал там два месяца. Тетя Аня не отдавала труп, чтобы не забрали мужнину карточку на хлеб - младшая дочка умирала от голода. Но это не спасло. Ребенок умер.

• 
• 
•