Надежда, 60 - 21 апреля 2014 18:48

Но было и много хорошего.
Во время блокады работали детские молочные кухни. Соседка по лестничной клетке родила во время блокады ребенка. И получала на него смесь. Я, пока еще могла вставать, заходила к ней в гости. В основном чтобы посмотреть, как соседка кормит малыша из бутылочки смесью. Помню, смотрела с жадностью, как будто бы сама эту смесь ела! И как-то соседка, перехватив мой взгляд, не выдержала, собрала на чайную ложечку остатки из детской бутылочки и угостила меня. Так вкусно было!
В Ленинграде работали детские сады. В подвалах школ шли занятия, дети, у которых еще оставались силы, учились! На Новый год в школах устраивали детские елки с угощением: первое и второе блюдо, полстакана напитка.
Работал ленинградский театр оперетты.
Работали поликлиники, госпитали.
Самых истощенных людей старались госпитализировать. Подкормить.
Ленинградские ученые тогда научились получать дрожжи из... целлюлозы. На их основе готовили дрожжевые суп и молоко. Мой дядя по рабочей карточке получал "целлюлозный суп", неделю копил его в котелке, а потом нес через весь город, чтобы подкормить меня с мамой. Суп был очень невкусный. Но, говорили, очень полезный.
Еще был витаминный напиток из хвои сосны, к изготовлению которого тоже приложили руку ленинградские ученые. Во всех ленинградских школах стояли бачки с напитком. Полстакана мог выпить только герой. Такая горечь! Но нас, ребятишек, этой горечью поили постоянно, в напитке было много микроэлементов и витаминов.

Зима 1942 года была очень холодная. Иногда набирала снег и оттаивала его, но за водой ходила на Неву. Идти далеко, скользко, донесу до дома, а по лестнице никак не забраться, она вся во льду, вот я и падаю. и воды опять нет, вхожу в квартиру с пустым ведром, Так было не раз. Соседка, глядя на меня, сказала своей свекрови: "эта скоро тоже загнется, можно будет поживиться". Она ждала моей смерти. Керосин кончился, примус разжечь нечем, дров нет и плиту топить нечем. У дочки коклюш, перевели в другие круглосуточные ясли, ближе к Неве. Однажды я подошла к яслям, дети гуляли, Ларочка подошла, увидела, что я плачу и вытирает мне слезы рукой. Потом меня взяли в ясли на работу, моей обязанностью было мыть котлы и носить воду. К концу дня наскребут со дна котла какой-нибудь пищи и дают мне. Это была плата за труд. Муж был на фронте под Лениградом, вдруг я получила от него весточку, что он в госпитале на Садовой улице. Я тогда была очень отечная, глаза щелочки, много пила воды, есть было нечего. Валенки на ногах пришлось разрезать, так как отечные ноги в них не влезали. Вся закутанная в платок, я пошла к нему в госпиталь пешком через Неву. Его я с трудом узнала, он выглядел старичком, кожа да кости, но и он на меня тоже смотрел с ужасом: "На кого же ты похожа". Его привезли с дистрофией, а он трясущимися руками достает из бумаги кусочки сухарей и дает мне, хотя сам голодный. Я отказываюсь.

В Райсовете мне дали направление в Ботанический Сад. Там мы делали гряды, носили землю на носилках. Ноги еле передвигались. После работы я рвала крапиву и лебеду. Все это варила и ела. На грядах выросли овощи, женщины тайком вырывали брюкву, ели в туалете прямо с землей, грязную. За нами следил начальник-мужчина. И когда я, однажды, поливая морковку, вытащила две маленькие и сунула их в лейку, чтобы отнести ребенку, он увидел это. Заставил вылить воду из лейки, забрал морковку, уволил меня за нарушение внутреннего распорядка. Я очень плакала.

Иногда я выходил на гранитную набережную к Неве у памятника Крузенштерну, там швартовались корабли и суда, изредка проходили по реке катера. В один из октябрьских дней я наблюдал, как с подошедшего корабля начали спускаться по трапу моряки, вид которых напомнил мне картины, какие я видел в кино из времен гражданской войны. В бушлатах, с перекрещенными пулеметными лентами, с винтовками за плечами и какими- то коробками. Они медленно сходили по трапу и собирались в нестройную колонну. Некоторые были ранены, с руками на перевязи и с бинтами на голове. Возраст их было трудно определить. Их бородатые заросшие лица казались бы, наверно, молодыми, если бы не печать мужества и лишений, которые уже выпали на их долю. Это была эвакуация войск с полуострова Ханко, бывшего у нас в аренде у Финляндии после Финской войны. Не слышно было разговоров и смеха, но серьезные лица их говорили о том, что они готовы и дальше сражаться с ненавистным врагом. Один из матросов, подошел ко мне и спросил "Ну как здесь в Питере" на что я ответил, что немцы бомбят, не знаю, что будет дальше. "Ничего, парень, Питер мы не отдадим, а сволочь фашистскую закопаем". И пошел, прихрамывая. Навсегда запомнились мне эти слова, произнесенные с жесткой уверенностью и немилосердностью к врагам.

Раз в неделю я с детскими саночками отправлялся за топливом, которым служили архивы физического факультета Университета. Здание физфака на 10-й линии у Среднего проспекта на Васильевском острове уже было наполовину разрушено бомбами и полки с книгами, различными документами и бумагами уродливо нависали над двором, обрушиваясь под тяжестью снега и смешивались с развалинами. Архив Университета спас нас от замерзания.Особенно хорошо горели и давали тепло астрономические атласы на полукартонной и толстой бумаге. Мне было жалко рвать цветные изображения стран, карты небесных созвездий и я часто долго их рассматривал, уносясь мыслями на другие планеты и миры, но холод возвращал меня в наш неуютный блокадный мир, а в печурке с треском сворачивались континенты и материки, давая живительное тепло.....

• 
• 
•