Надежда, 60 - 21 апреля 2014 19:21

Особенно я любила ходить за хлебом с папой, потому что, если случался маленький довесок, я его получала и тут же съедала. Мама этого не позволяла. Она, доктор, прекрасно понимала, что ребенок будет жив, пока живы родители. За обедом хлеб резался на 5 кусочков: по два папе с мамой и один мне. Однажды, после многодневных раздумий, я не удержалась и сказала: "Мама, ты отрезай мне тоненько-тоненько. Но тоже 2 кусочка". Но тоньше было невозможно... Как-то стоим мы с папой в очереди за хлебом. Вдруг я замечаю, что мужчине перед нами отпустили масло, и этим же ножом отрезают нам хлеб. "Папа, папа, смотри - она нам масляным ножом хлеб режет!" -шепчу я и дергаю его за рукав. Чувство этой безмерной радости я сохранила до сих пор.

К весне 1942-го года родители поняли, что психика моя не выдерживает постоянного напряжения страхом. Когда начинался обстрел, я затыкала уши, орала: "А-а-а-а-а!!!", и со всей силы топала ногами, чтобы не слышать разрывов.

8 марта 1942 года она уже не проснулась. Были особые бригады, которые обходили комнаты и квартиры домов, улицы и переулки и подбирали погибших. Назавтра унесли и маму, определив её на последний покой на Пискарёвском кладбище, справа по ходу, в огромном холме "Март 1942".
Так я остался один, никому в принципе не нужный. Но это только на первый взгляд. Мама, уже с того света, существенно поддержала меня, даря мне каждый день марта свои 250 граммов хлеба. Потому я и выжил. Конечно, на апрель я получил карточку уже только на себя...

Очнулся я на узкой койке в большом зале, целиком заполненном такими же кроватями. Это был спецприёмник в Александро-Невской Лавре, куда солдатские бригады свозили ещё живых детей из заброшенных квартир.Здесь-то и спасли мне жизнь: обрили, вымыли, уложили на белые простыни, два раза в день давали суп.

Да, зима 1941-1942 года выдалась на редкость суровой, стояли морозы до минус сорока градусов и ниже. И в холодные, зимние дни я с братом ходила по улицам, разыскивая какую-нибудь дощечку, палочку, прутик, чтобы потом в холодной квартире растопить печурку и погреть руки. Сжигали все, что было: мебель, двери, книги, письма. Но, что поразительно, вековые деревья садов, парков ленинградцы не тронули...

С началом первой бомбёжки колонна остановилась, и сидевшая с нами медсестра приказала всем выскочить и лечь в ледяную кашу под машину. Я вконец ослабел, борт нашего грузовика был весьма высок, поэтому я остался в кузове, опустившись со скамейки на пол машины.
Вдруг раздался мощный взрыв, я поднял голову и увидел, как впереди стоявший пустой грузовик стал медленно погружаться в воду вместе с детьми, схоронившимися под ним. Отбомбившись, самолёты улетели, и стало оглушительно тихо. Прибежал военный, накричал на нас и приказал при налётах отбегать от машины, как можно дальше и тихо лежать на льду, пока бомбёжка не закончится.

Хлеб мы подсушивали на "буржуйке" и тогда он казался очень вкусным и дольше елся. Не было воды, не было света (коптилка заменяла электричество), канализация не работала. Во дворе был открыт канализационный люк, куда и сливались помои (хотя их было очень мало). Дело в том, что голод дал себя знать и кишечники у нас работали с трудом или вообще не работали, как, впрочем, и все остальное в военное время. Было жутко холодно, мы жгли в "буржуйке" все что могли. Вдоль Гостиного Двора был старый дощатый забор (им была огорожена воронка от бомбы) и мы с мамой хотели взять несколько досок, но нас остановили и чуть не забрали в милицию, тогда были очень суровые требования военного времени, никаких поблажек не было - дисциплина во всем.

За водой приходилось ездить с саночками на Неву (до морозов был пожарный гидрант около Пассажа). В Неве была прорубь, но к ней было почти не подобраться - ледяной спуск с берега и вокруг проруби лед. Мы приспособились брать воду таким образом: я ложилась на живот и черпала воду из проруби, а мама держала меня за ноги.

Чтобы не писали, говорили и как бы не очерняли тот период, но даже в таких условиях город жил и в нем поддерживался порядок, велся учет населения. В качестве примера, привожу данные о нашей эвакуации (полученные мною и братом уже в 1991 году), где указано: кто, куда отбывает, по какому адресу проживал и в графе "Основание" указано: фонд № 4, вагон 13, эшелон 160, ведомость 1221, эвакоудостоверение № 8942. вагоны были не пассажирские, а товарные (теплушки) с многоярусными нарами по всему периметру вагона. По времени путь был очень долгий.

• 
• 
•